Временами Белла ненавидела Темного Лорда за его дурацкие выходки, выдумки и чертов юмор, которым он, к слову, был обделен. Что веселого, интересно, в том, чтобы залезть в голову к своему соратнику при помощи леглименции?  Нет, конечно для того, кто это делает, это очень забавно, весело и смешно. Ну, например кто бы мог подумать о том, что у Рудольфуса в любовницах одни блондинки? А кто бы мог подумать, что он практикует экстремальный секс? Вот именно, что никто. Особенно Беллатрикс, которая спала с ним дважды в своей жизни и то только для пользы дела. В частности, первый случай был фактически жизненной необходимостью, ибо беременность от другого мужчины, имя которого уже и без того известно читателю, представляла некую опасность для Беллатрикс и для ее ребенка. А второй… А второй был рассчитан на зачатие сына, но, очевидно, что этому желанию не суждено было сбыться и чета Лестрейндж так и осталась довольствоваться одной трехгодовалой дочерью. Больше всего Беллу пугал тот факт, что она была подозрительно похожа на своего настоящего отца формой и цветом глаз и даже цветом волос. Наверное, это вызвало бы определенные подозрения, если бы брат Рудольфуса не был блондином, как и сестра Беллы. Генетика видите ли. К слову, в генетике Беллатрикс не разбиралась, но ее отец утверждал, что такое возможно. Не важно. Лучше генетики Белла разбиралась в леглименции и потому в голове у мужа удалось увидеть еще много всего интересного за что любая другая убила бы своего суженного, но Беллатрикс этого не сделала, хотя скандал и устроила. К причине этого скандала мы вернемся позже. Как уже было известно, если миссис Лестрейндж проникала в голову к другому, то тем самым она автоматически давала разрешение на то, чтобы кто-то проник в голову к ней. И Белла была уверена, более чем уверена в том, что уж к ней-то в голову полезет кто угодно, но только не Люциус Малфой. Разве я еще не говорила, что у Лорда с юмором большие проблемы, особенно учитывая его осведомленность в ситуации с единственной дочерью Беллатрикс. Он обещал ей, что никто и никогда от него об этом не узнает. Черт! От него и не узнал. Ведь Малфой сам увидел то, что увидел. Белла не смогла закрыть воспоминания с помощью зрительных образов, потому что, что бы там ни было, а окклюменцией она почти не владела. Увы. Признаться, осознав, что в ее голове будет швыряться никто иной, как Люциус Малфой, на долю секунды Белла потеряла самообладание. Она ненавидящим взглядом проследила фигуру Лорда, зная наверняка, что он чувствует на себе этот взгляд, чувствует и понимает, что за этим последует гневная тирада, которую хитроумный мерзавец вытерпит без всяких комментариев и реплик со своей стороны. А затем он будет смеяться, долго и упорно смеяться, пока Белла наконец вновь не окажется в его объятиях и не простит ему очередной его глупой шутки. Глупой. Но очень опасной. Для Беллатрикс очень опасной. Она боялась, и потому проникнуть к ней в разум было еще легче. Пробитый всего за секунду барьер и ноги женщины подкашиваются. Она чувствует как ее за плечи придерживает, кто-то. Кто? Рудольфус. Чертов ублюдок. Вместо того, чтобы заставить Малфоя прекратить воздействие, он помогал ей держаться на ногах все то время, пока Люциус жадно поглощал ее воспоминания. Их воспоминания. На что надеялся Лестрейндж, Беллатрикс не знала, но в любом случае он не добился бы желаемого, потому что Люциус треплом не был и вряд ли стал бы о чем-то рассказывать. А потому единственным человеком способным на то, чтобы дать жаждущему открытий мужу, нужную информацию, по-прежнему оставался Темный Лорд. А он просто так никакую информацию не давал. И все же Белла боялась. Все то время, пока она чувствовала в своей голове присутствие Люциуса, она испытывала непреодолимый страх. Почему? Потому что она боялась того, что он там увидит. Боялась их совместного прошлого. Боялась того, что было и до сих пор оставалось. Боялась увидеть его глаза после того, что он прочтет в ее голове. Увидела. Стерпела стальной блеск в во взгляде и выдохнула. Он не сказал ни слова, а на дурацкие шуточки Рудольфуса отреагировал, как если бы ничего не произошло. И казалось бы, что все в порядке, но только Белла и сам Люциус знали, что это не так. А затем он ушел. И оказавшись дома в постели, укрытая десятком одеял, Беллатрикс чувствовала не только холод, который сковал ее после всего этого и не желал отпускать, но и гнев. Такой гнев, какого ранее она никогда не испытывала. Белла вдруг ощутила как кровь приливает к вискам и бешено стучит в голове. Лестрейндж вскочила с постели и почти бегом направилась в кабинет Рудольфуса, где он сидел за какими-то важными бумагами в окружении пяти или шести мужчин и они оживленно беседовали об очередном деле. Белле было глубоко наплевать на то, что они обсуждают. Гневное полыхание глаз привело мужчин в некое удивление, как и внешний вид хозяйки дома: белая хлопковая ночнушка в пол, волосы разметались по плечам, а бледное лицо вдруг раскраснелось. В общем-то Белле было все равно, что о ней подумают, но очевидно, что Рудольфус был недоволен. Догадайтесь с трех раз… Верно. На это миссис Лестрейндж тоже было наплевать.
- Все вон! – воскликнула женщина, взмахом палочки, открывая дверь. Молодые и не очень люди поспешили начать собираться, запихивая какие-то очень важные бумаги к себе в портфели и, боясь поднять глаза на женщину. Рудольфус кажется, даже попытался, что-то возразить и в этот момент столкнулся с пламенем ярости в глазах жены. Верно, понял, что, что-то не так.
- Я сказала вон! – закричала она так, что окна задрожали от крика, а в соседней комнате заплакал ребенок. Белла не слышала, она ждала, пока эти таракашки с умными лицами разбегутся по своим делам. Через секунду разбежались и миссис Лестрейндж с удовлетворением проводила их взглядом.
- Ты Кэс разбудила, - будничным тоном проговорил мужчина и поднялся из-за стола, не обращая внимания ни на жену, ни на ее состояние. Он спокойно, с видом уставшего от жизни человека побрел в детскую. Подошел к кроватке и взял к себе тянущую крохотные ручки дочь. От созерцания этой умильной картины у Беллы вдруг сжалось сердце, но она не позволила себе показать этого ни взглядом, ни словом, никак иначе.
- Зачем? Зачем тебе это было нужно? – устало проговорила Беллатрикс и ударила ладонью по стене, наблюдая удивленный взгляд дочери столь похожей на Люциуса, что в некоторые моменты она начинала ее ненавидеть. Ненавидеть собственную дочь.
- Не понимаю о чем ты, - безразлично ответил он, покачивая на руках девочку и бережно, почти нежно целуя ее в висок. Нежность. Смешно. Рудольфус не был на нее способен, хотя и знал, что ее имитация в отношениях с дочерью, могла заставить сердце Беллатрикс дрогнуть.
- Нет, понимаешь, Рудольфус, - процедила сквозь зубы Белла, приближаясь к лицу мужа так близко, как если бы она хотела его поцеловать. Но она не хотела. Он был ей противен, - я на твоих шлюшек насмотрелась, ублюдок, а тебе зачем в мою голову? Я всегда была верна тебе. К сожалению, - на ее лице отразилось отвращение столь сильное и очевидное, что Белле понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с ним. Затем она бросила последний ненавидящий взгляд на мужчину, и собиралась было отвернуться, когда он ударил ее по лицу. Белла не вскрикнула и даже не пискнула, лишь молча прижав ладонь к лицу. Кассиопея вновь заплакала и потянула ручки к матери. Как бы там ни было, а в столь раннем возрасте она уже знала, когда мать испытывала боль, ярость и страх. Белла с осторожностью взяла ее на руки и прижала к груди, закрывая глаза и, целуя в белокурые волосы.
- Белль…
- Да пошел ты, - прошипела женщина и неспешно вышла из комнаты.
А затем, утром, было письмо. Его письмо. И Белла снова почувствовала этот липкий страх, подобно тому, который она чувствовала раньше. Задание Лорда было тут ни при чем, - он предпочитал предупреждать об этом лично Беллу за несколько дней, или хотя бы часов до него. От этого принципа не отступался. Что ж. Если ей предстоял разговор с Люциусом Малфоем, то так тому и быть. Он ведь сам захотел этого. Да и что страшного может случиться через столько-то лет?
Хлопок аппарации, легкое головокружение и тишина вокруг. Улицы Лондона в ожидании дождя были пусты и безлюдны, что не могло не радовать Беллатрикс, чье настроение оставляло желать лучшего и чьи намерения тоже были не так просты, как хотелось бы. Она неспешно побрела вдоль мощеной улицы, завернула за угол и как ни в чем не бывало вошла в здание, для магглов не представляющее никакого значения. Коридор за коридором и дверь, за которой Беллу ждала неизвестность. Секунда ожидания, она без всякого сомнения открывает ее и смотрит на Люциуса спокойно, почти безразлично. Неспешный кивок головой и внимательный взгляд. Омут памяти. Он хотел видеть, что-то еще. Но Белла не готова была это дать и, опустившись в кресло напротив Люциуса, Беллатрикс лишь сделала затяжку сигаретой с тяжелым кофейным запахом и помотала головой.
- Там не на что смотреть, Люциус. То, что было… Этого уже не вернуть.

Затяжка, затем еще одна. Легкие наполняются спасительным теплом, и Беллатрикс на секунду прикрывает глаза в наслаждении. Чувствовать его рядом. Почти как много лет назад в Хогвартсе. Лунный свет заливал ее комнату, он спал, а Белла сидела у стены, смотрела на него, курила и улыбалась. Ей было так спокойно тогда, так хорошо, Белла чувствовала, что она почти счастлива, почти… Казалось, стоило протянуть руку и она могла бы физически ощутить это хрупкое, невесомое счастье, которое было так близко, так рядом. А затем она сама все разрушила. Осознание того, что Люциус, возможно, тоже испытывал нечто похожее юношескую влюбленность, пришло позже. Через много лет, когда сидя с его дочерью у камина Беллатрикс анализировала все случившееся с ними. Да, она была эгоистична. Эгоистична куда более, чем казалось. Когда Белла стерла Люциусу память, ей казалось, что она делает нечто, что спасет его и поможет ему жить, но в действительности… Этого нельзя было делать, потому что Лестрейндж сделала несчастной не только себя, но и его. Был ли он счастлив с Нарциссой? Вероятно. Но это счастье было серого цвета. Обыденное. Скучное. Если бы он имел выбор, он никогда бы не выбрал для себя такого вот счастья. Почему-то сейчас Беллатрикс осознала, что выбирая между ней и ее сестрой, он бы выбрал ее. И этого осознания становилось еще хуже. Ведь это означало, что она разрушила не только свою жизнь, но и его. А что еще хуже, Белла лишила свою дочь возможности расти с настоящим отцом. Может быть, Люциус и не был идеальным родителем, но Блэк видела, как он смотрел на своего сына, на Драко, брал его на руки, прижимал к груди, целовал. В такие моменты Беллатрикс понимала, что в Люциусе кроется куда больше любви, чем он показывает. А со своей семье, с Нарциссой и Драко, Малфой был настоящим. Таким же, как с ней когда то. И от понимания этого, казалось бы, простого факта, Беллатрикс хотелось закричать: она снова чувствовала отчаяние, которое ядовитой горечью наполняло душу, заставляя голос в голове Блэк заливаться диким хохотом, доводя Беллу до белого каления. А еще понимание собственной ничтожности, слабости и неспособности, что-то поделать с этой ситуацией. Ведь даже если она скажет ему правду, даже если так, то что? Что изменится? Он не побежит к ней, бросив свою семью, и не будет в восторге от того, что у него есть маленький белокурый ангел от женщины, которая никогда не стала бы идеалом для закостенелого аристократа. Скорее эта правда вызвала бы у него смятение, страх и ненависть к той, которая любила столько времени. Любит ли сейчас? Беллатрикс не бралась ответить на этот вопрос, потому что иногда ей казалось, что она путает любовь к человеку и любовь к воспоминаниям об этом человеке. Сейчас Белле все чаще казалось, что она не любит никого кроме Темного Лорда и своей дочери. Последняя часто страдала из-за того, что мать в своей эгоистичной и жестокой манере, не могла на нее смотреть, а ребенок, как известно, нуждается в материнском тепле и заботе, особенно в таком нежном возрасте, в котором находилась Кассиопея. И Белла правда не понимала мотива, согласно которому она иногда не могла заставить себя приблизиться к собственному ребенку, чтобы обнять его, взять на руки, поиграть… Блэк часто смотрела на Нарциссу и Драко. Сестра не отходила от своего ребенка ни на шаг, не позволяя даже домовым эльфам, не говоря уже о горничных и гувернантках прикасаться к нему. Пожалуй, маленькому принцу Малфою можно было позавидовать, ибо он был окружен вниманием и заботой в кардинальной противоположности своей кузине, которая обожала мать, но не получала взаимности. Нет, Белла не могла сказать, что она совсем не любит своего ребенка и даже напротив, с некоторого времени Кассиопея стала для миссис Лестрейндж единственным смыслом в жизни, но все же иногда Беллатрикс страдала странными порывами, когда не могла вынудить себя заняться ребенком. Она была, черт, она была так похожа на Люциуса, что не замечать этого мог только идиот, то бишь Рудольфус. Даже его мать несколько раз обратила внимание на это сходство в связи с чем задала Белле ряд недвусмысленных вопросов. Белла отвечала честно и очевидно, что мадам Лестрейндж это оценила, ибо вечером за бутылочкой портвейна рассказала своей невестке о том, что с рождением Рабастана все тоже не так уж чисто и к счастью он наследником рода не является, так же как, впрочем и Кассиопея. Затем свекровь выразила надежду на то, что Белла еще родит Рудольфусу сына и больше не сделает таких глупостей, какие уже сделала, очевидно по молодости и неопытности. Ну что ж, мол, с кем не бывает? Белла, конечно это вслух не озвучила, но про себя подумала, что она сделала бы это еще не раз, если бы не опасность попасться и быть опозоренной перед всем аристократическим обществом, которое смотрело на Беллатрикс со страхом. А Лестрейндж, как известно, чужой страх любила. Он давал ей возможность чувствовать себя уникальной, почти всемогущей. В общем, так или иначе, но все начинало входить в норму. Даже Рудольфус больше не сотрясал кулаком воздух на тему «моя жена не делит со мной ложе и чаще всего спит в комнате дочери». Он свыкся с мыслью, что Белла его не любит и, наверное, никогда не полюбит, а принуждение, как известно, не самый лучший способ развития отношений. Насильно мил не будешь. Правда, нужно признаться в том, что иногда озверевший от пренебрежения к собственной персоне муж, переходил границы, и доказательством тому была их ссора вчера вечером. И в такие моменты, Белла вновь завидовала Нарциссе о которой Люциус заботился в любых ситуациях и в любое время. Он был чертовски мил и обходителен со своей супругой и наверное, каждая женщина, видящая идеальную чету Малфой, завидовала им. Нарцисса почти никогда не жаловалась на Люциуса и из ее уст все чаще и чаще звучало восхищение персоной своего мужа. И с одной стороны Белла была рада счастью сестры, а с другой? А с другой миссис Лестрейндж все чаще задумывалась о том, что она этого счастья не заслужила. Проходила ли Нарцисса через то, через, что прошла Белла ради любви Люциуса? Жертвовала ли она собой и своей судьбой ради этого человека? Нет. И потому Беллатрикс часто смотрела на Люциуса с сочувствием. Но он ведь не понимал в чем дело, не так ли? Верно. Ведь Белла сама когда-то позаботилась о том, чтобы через много-много лет, смотря на нее, он так ничего и не вспомнил. Это жестоко. Но это правильно.
Сизый дым, покрывший силуэт Беллатрикс подобно савану, скрыл задумчивое выражение лица миссис Лестрейндж. С одной стороны, вероятно, следовало рассказать ему обо всем и забыть эту историю навсегда, давая возможность им обоим жить дальше. Жить дальше со своими семьями, детьми. Это было важно. Теперь, когда от их поступка зависит не только их собственная судьба, но и судьба их близких, принимать спонтанных решений было нельзя. Белла хорошо понимала это, а потому думала. Думала о том, что Люциус не прав и ему не следует знать. Ему это не нужно. Она видела в его руках палочку и понимала, что если не даст ему то, что нужно, он возьмет это сам. А это было невыгодно, потому что если она расскажет ему все сама, сможет, что-то утаить, а когда он вновь проникнет к ней в голову, утаить, что-либо будет весьма и весьма проблематично. Беллатрикс неспешно поднялась со своего места, измерила комнату шагами пару раз, а затем вновь вернулась к Малфою, подошла вплотную и положила руку ему на плечо, чуть привлекая к себе. Долгое время женщина вглядывалась ему в глаза, а затем усмехнулась и выдохнула.
Белла прикоснулась к его губам терпеливо, неспешно, но довольно решительно, в ее действиях не было сомнения, как если бы она делала это в первый раз. Нет, она все еще помнила его губы, помнила их вкус, как и вкус тех ночей, что они провели вместе. Беллатрикс взяла его руку в свою и без всякого сомнения положила к себе на талию, тут же высвобождая его палочку из рук и, позволяя ей упасть на пол. Думала ли она о поцелуе? Получала ли от него удовольствие? Скорее это был метод. Метод напоминания Люциусу того, что он забыл, а может быть никогда и не вспомнит.
- Помнишь это?

Смириться. Иногда это слово значит так много, а другой раз так мало, но в случае с Беллатрикс оно дало ей возможность жить дальше. Жить? Да нет. Скорее существовать, потому что с первого дня, когда она стерла ему память, Белла в тайне ждала, что вот-вот, что-нибудь всплывет, что-нибудь обнаружится, он, что-то вспомнит, придет к ней и скажет об этом. И то, что она не сможет держать правду в тайне – очевидно, потому что первые дни, проведенные ею в одиночестве в своей комнате, сердце Беллы все еще обливалось кровью и слезами. Она ждала, что он вот-вот войдет и скажет, что ненавидит ее за совершенный поступок, но это будет ложью. Он будет злиться, может быть кричать и даже угрожать ей, но потом поймет, обязательно поймет, что Белла сделала это не ради себя, а ради него самого, что это нужно ему, а не ей, что она без него не может. Ему тяжело будет понять, но он поймет и простит, со временем. А затем они снова будут вместе. Во всяком случае до свадьбы Беллы, или самого Люциуса. А иногда ей даже казалось, что она не сможет дать ему жениться на Нарциссе. Вполне в стиле Беллатрикс было сорвать чью-то свадьбу, но и этого она не сделала, до последнего надеясь на то, что он вспомнит. Нет. Не вспомнил. Нельзя вспомнить то, чего у тебя в голове нет в принципе. И в этом была виновата сама Белла. Подружка невесты, она до пятнадцатиминутной готовности в ванной комнате заливалась слезами. А затем устранила следы своего состояния и сделала то, что ей следовало сделать, чтобы часом позже получить награду, которую Беллатрикс ждала все это время: счастливую улыбку Люциуса в танце с Нарциссой. И у нее больше не было выбора и возможности, что-либо изменить. Смирилась. В день их свадьбы она смирилась, потому что увидела, как оба счастливы, поняла, что не в ее власти разрушать это. Только не теперь, когда уже ничего не изменишь. Да и даже если бы Белла тогда не стерла ему память, что изменилось бы? Ни-че-го. Он бы все равно женился на младшей сестре Блэк с разницей в том, что всю оставшуюся жизнь был бы несчастен, бросая вожделенные взгляды на ту, которая все равно никогда не могла бы стать его. Стоило ли оно того? Даже через столько лет Беллатрикс могла ответить весьма однозначно: нет. Она поступила правильно. Ведь какое-то время он был счастлив. Действительно счастлив с ее сестрой. И пусть сейчас в глазах Люциуса плещется боль и отчаяние, ничего, это пройдет, совсем скоро пройдет. Даже если он, что-то чувствовал,  то он тоже должен был уже смириться. Так же как Белла смирилась в день его свадьбы, он должен был смириться в день ее. Он тогда принес ей букет красных маков. Все несли розы: белые, красные, розовые, Беллатрикс начинало тошнить от этого, Рудольфусу хватило ума подарить гвоздики: как чувствовал, что скоро его похороны, а Люциус подарил маки. Просто протянул ей их без слов и ушел. Остановился в дверях, повернулся, хотел, кажется, что-то сказать, но вымолвил только «ты сегодня прекрасна Белла». И в этот момент ей хотелось взвыть от боли, отчаяния и страха, которые прорвали столь умело выстроенную Беллатрикс плотину и теперь накатили на нее с новой силой. В день своей свадьбы она тоже проплакала пару часов. Мать и Нарцисса были уверены, что это «обычное волнение» и только сама Беллатрикс понимала, в чем дело и, вероятно, Андромеда, которую никто не хотел замечать и в лучшем случае при встрече с ней гости просто фыркали. К Белле ее не пустили, а в тот момент Блэк хотела видеть или Люциуса, или свою сестру. Вместе они бы смогли решить, что делать. Но в этот день, в ее день, Беллу лишили возможности быть рядом с теми людьми, которые были ей действительно дороги. И, наверное, если бы не рука отца, ведущая ее к алтарю, Беллатрикс бы сбежала. Просто аппарировала бы с этого пестрого торжества куда-нибудь на берег моря, или в горы, да хоть куда! Она не хотела замуж, она не хотела за Рудольфуса, она видеть не могла улыбающееся лицо матери и печальные глаза сестры, Белла все отдала за то, чтобы рядом с Люциусом не сидела Нарцисса, и не было этих проклятых гостей, таких счастливых, что Беллатрикс начинало тошнить. В тот день девочка, идущая впереди невесты, разбрасывала красные маки и в волосы мисс Блэк были вплетены те же цветы. С тех пор они стали для  нее знаком того, что все могло бы быть иначе. Все. Абсолютно все. Могло бы быть иначе. А сейчас она только и могла, что смотреть ему в глаза и вспоминать все то, что было. Причем вспоминать одна – он не мог похвастаться этим же, и Белла могла бы поклясться, что это счастье, а не проклятие. Потому что, как бы там ни было, а их совместные воспоминания были полны боли. Столько боли. Беллатрикс не могла бы и подумать, что она сможет выдержать столько. Ее совместная жизнь с Рудольфусом была полна боли. Моральной и физической. Но даже это, ни в какое сравнение не шло с тем, что Белла испытывала рядом с Люциусом. С ним эта боль была другой, эта боль тесно граничила с любовью, чувством, которое разрушило их обоих, в то время как могло спасти. Их любовь была похожа на красные маки: она так же могла бы быть совсем-совсем другой.
- Да-да-да, - шепчет Беллатрикс и усмехается, а затем и вовсе хрипло смеется, чуть запрокинув голову назад. Вздрагивает, от раздавшегося за спиной треска, но продолжает тихо смеяться, накаляя и без того тяжелую ситуацию, - ненавидишь. Потому что я отвратительная и грязная. Недостойная крови, что течет во мне. Я помню, Люциус. Я помню, - тихо шепчет она, а затем отходит от Люциуса на шаг, а затем на еще один и делает очередную глубокую затяжку сигаретой. Дым. Он погружал образ мужчины в туман, облегчал боль в груди и помогал убедить себя в том, что она его не любит. Не любит. Не любит. Совсем не любит. Ни капли. А затем Белла резко оборачивается и преодолевает это расстояние в два шага. Она вдруг чувствует, что второй раз не может отнять у него то, на что он имел права еще тогда, пять лет назад в школе. Белла порывисто обнимает его, сжимает зубы от боли, которая волной разливается по телу из старой раны в сердце. Жмурится, прижимаясь к нему как в последний раз. Хотя почему как? В последний. Знает, что этого больше никогда не повторится. Свободной рукой закрывает его глаза и обнажает свою палочку. Прикасается кончиком к своему виску и видит, как в воздухе образовывается темно-синий шар из воспоминаний, которые ураганом проносятся в голове и заставляют едва ли не загибаться от боли. Белла знает, что воспоминания лучше возвращать тонкой нитью, но вместо этого она все скапливает целый шар в воздухе и когда больше уже нечего показать, направляет его к виску Люциуса. Она знает, что у него будет шок и потому обнимает еще крепче. Роняет палочку и старается не смотреть. Обнимает. Невыносимо долго и больно, прежде, чем он открывает глаза.
- Я без тебя устала, - шепчет Беллатрикс, уткнувшись лицом ему в грудь.
А за окном северный ветер срывает красные лепестки маков и уносит их в ночную даль.

Ну, и что теперь? – Ей часто хотелось задать этот вопрос. Самой себе, когда она стерла память Люциусу и позволила ему уйти. После свадьбы Рудольфусу, который так рвался на ней жениться. Отцу, который взял на руки внучку и понял, какую ошибку совершил, когда заставил Беллу выйти замуж за Лестрейнджа. Свекрови, когда она поняла, что ее внучка не такая уж ей и внучка. А теперь и Люциусу. Никто из тех, кому она задавала эти вопросы ответить на них не смог. Разве что, миссис Лестрейндж, но ее ответ был продиктован хорошим отношением к самой Белле и пониманием ситуации. Как говорили с незапамятных времен «женщина женщину всегда поймет». И понимали. И принимали. И поддерживали. Вот только это сейчас никакого значения не имело, потому что Белле не мог помочь никто, включая миссис Лестрейндж, которая своей мудростью часто выручала неопытную невестку. Что бы она сейчас сказала? Беллатрикс отчего-то была уверена, что она посмотрела бы на Блэк с осуждением, покачала головой и ответила бы «Белла ты идиотка». И была бы чертовски права. Беллатрикс и правда была недалекого ума, потому что в противном случае она не допустила бы всего этого. Не допустила бы их любви, не допустила бы его женитьбы на Нарси, не допустила бы своего замужества и их дочь. Все это выглядело как огромное, катастрофическое недоразумение. Такое ощущение, что чья-то невидимая рука подтолкнула их к этому, чтобы затем смеяться, заливаться жестоким хохотом, наблюдая за тем, как двое разберутся с такой ситуацией. Да никак не разберутся! Потому что Белла была сторонницей экзистенциализма и считала, что человек то, что он сам из себя делает. И черт побери, если Блэк сама позволяла делать из себя дуру, то пора с этим завязывать. И да пошел к черту этот Малфой с его дурацкими признаниями! Зачем ей это нужно, если это делает ее лишь еще более несчастной, заставляя ощущать такую боль в груди, которая убивала без клинка и яда? Белла, она всегда была сильной и если он ее слабость – то зачем он ей нужен? Если он не может быть с ней и ему хорошо с Нарциссой, которая так мила, так добродетельна, так нежна и прекрасна, так пусть катится к ней! Пусть катится и всю оставшуюся жизнь проведет среди притворных улыбок, в ванильно-розовой иллюзии о счастье в семейной жизни с недалекой блондинкой и ее сыночком. Пусть так. У каждого человека есть выбор и Малфой свой выбор озвучил. Так пусть поступает так, как считает нужным. Она уже один раз решила за него и он, кажется, ее решением не доволен. Сейчас принял решение сам – прекрасно, только нечего тогда задавать эти пафосные вопросы вроде «О, Белла, что же мы наделали?!». Да ничего они не наделали. Потому что любовь нельзя запретить. Нельзя поставить на бешено колотящемся сердце жирный крест и сказать «все, Белла, забыла, ты больше не любишь Люциуса». Нельзя. Она знала, потому что тысячу раз пыталась так сделать и ничего не выходило. И тогда Беллатрикс проклинала все на свете и забывалась в объятиях Лорда, или Рудольфуса. Они оба знали, или догадывались, что ее сердце всегда принадлежит кому-то другому. Но оба доказывали ей обратное. Рудольфус методом принуждения: он не давал ей возможности вести нормальную для самостоятельной женщины жизнь, утверждая, что женщина существует для того, чтобы быть женщиной. На деле это означало сидеть и не рыпаться, а голос подавать, только тогда, когда он позволит. Что ж, Белла относилась к этому с некой философией под звучным названием «идиотов много». У Темного Лорда были более весомые доказательства. Точнее всего одно. Сила. Белла была женщиной, которая силу уважала, но сломать ее этим было нельзя. И тем не менее Реддл стал одним из тех мужчин, которого Беллатрикс признала. Она позволяла ему собой управлять, потому что знала, что Темному Лорду доверять можно куда больше, чем кому-либо еще. А Люциус? Они были детьми, и Белле казалось, что она его ненавидела. Так сильно ненавидела, что готова была каждую секунду подкалывать, подтрунивать, издеваться, отвечая на мелкие пакости, пакостью в десятки раз хуже. Однажды, когда он спал, Беллатрикс взяла ножницы и обрезала ему волосы. Прическа получилась не ахти, но маленькая Блэк ответила, что парикмахер из нее не важный и она постригла его «уж как могла». Ее наказали, конечно. Она тогда целый день провела с домовыми эльфами Малфоев на кухне. А когда вечером вернулась в гостевую спальню и увидела там Люциуса, чуть не убила его. Картинку дерущихся Люциуса и Беллы сменило воспоминании об их первом курсе в Хогвартсе. Белла боялась проходить сквозь платформу до потери пульса. И тогда Малфой просто впихнул Беллатрикс туда без всяких предисловий. На третьем курсе их отношения приобрели очертания дружеских и такими оставались до седьмого курса, где и случилось то, что случилось. Белла не понимала, что с этим делать и куда податься. Любовь к Люциусу. Это же было смешно. Так она себя и чувствовала тогда: смешно и нелепо. И то, что произошло в тот вечер в библиотеке, выбило Беллатрикс из колеи. С одной стороны она не знала, что делать дальше, а с другой прекрасно понимала, что нужно остановиться и не дать ситуации зайти слишком далеко. Но она не смогла. Не остановилась и ему не дала остановиться. А ведь всего одно «нет» могло решить все. Но его не последовало, и они оба страдали. Из-за нее. Через столько лет ответственность за всю пережитую ими боль Белла брала на себя, потому что скидывать это на Люциуса не имело никакого смысла. И сейчас тоже. Умом Блэк понимала, что он не виноват, но сердце на котором вновь открылись старые раны заставило Беллу вдруг посмотреть на ситуацию другими глазами. А почему, собственно, она виновата? В чем? В том, что любила его без меры, в том, что любила до такой степени, что жертвовала своим счастьем, своей судьбой ради него? Или в том, что годы прожила с ублюдком, хотя могла бы запросто опозорить Люциуса дочерью-бастардом и заставить его жениться на ней, а не на Нарциссе? Или может быть вина Беллы в том, что она пришла сюда, вместо того, чтобы послать Малфоя куда подальше и остаться с дочерью дома, забыв о том, что у нее есть какой-то долг перед Люциусем? Нет? Тогда в чем же дело? Тогда, почему она испытывает чувство вины? Почему смотрит на него, заламывает руки и не знает, что сказать, в отчаянии кусая губы. Она ведь не виновата. Ни в чем не виновата. В его лжи о какой-то там любви тоже не виновата, потому что любящий человек никогда не причинит боли и пожертвует всем, ради того, кого любит. Однажды Белла спросила у отца, что такое любовь. И он ответил, что не знает, а затем, подумав, добавил: «Наверное, любовь, это когда ты ради человека готов бросить все и никогда не упрекать его в этом». И с тех пор любовь у Беллатрикс объяснялась именно так. И она была готова ради Люциуса бросить все. Он – нет. О какой любви идет речь? – Ни о какой. И если это проявление хваленого Малфоевского благородства, которое позволило бы Белле не ощущать себя униженной пренебрежением Люциуса к своим чувствам, то ей это не нужно было. Не нужно его дурацкое одолжение. Она пять лет справлялась с этим, справится и дальше. Для этого Белле не нужны пустые слова. У него есть Нарцисса. Вот пусть ей лапшу на уши и вешает. И Блэк засмеялась. Так, как не смеялась уже давно. Громко, обреченно, самодовольно, пренебрежительно. Этот смех наполнил каждый уголок комнаты и вместе с царившим здесь хаосом образовал туман ненависти. Ее ненависти. Ее боли. Ее страха. Ее отчаяния. И в этот же момент Белла почувствовала облегчение. Странное облегчение, которое приходило так редко, залечивая раны в душе подобно какому-то лекарственному средству.
- Браво, Люциус, - громко произнесла Белла, не спуская с губ ослепительной улыбки, - сколько эмоций, сколько экспрессии, сколько пафоса! – девушка вновь захохотала и демонстративно зааплодировала. Затем она плавно опустилась на край дубового стола, за которым так часто восседал с задумчивым видом Темный Лорд, - только знаешь, - Блэк поднесла палец к губам и сделала задумчивый вид, - чего-то не хватает. О! Я знаю чего. Проклятий в мой адрес и обвинения меня во всех смертных грехах. Да, и не забудь в конце назвать меня чертовой ведьмой, или просто мерзавкой, а то получится слишком неправдоподобно, - Беллатрикс на долю секунды прикрыла глаза, болтая ногами, как если бы сейчас ее сердце не заходилась в спазмах боли.
- Больше всего мне нравится «не оставлю Нарциссу». Да, чтоб ты так же о Нарциссе пекся, когда трахал меня в Хогвартс-экспрессе, Люциус! Или в раздевалке прямо перед матчем Слизерин – Гриффиндор. Или в ванной старост. А может напомнить тебе о ночах, проведенных у меня в спальне? И кстати, ты забыл о Драко, забыл сказать, что любишь его безмерно и не можешь оставить. А о дочке, никогда не мечтал, нет? О белокурой такой. Ангел, а не ребенок, - Беллатрикс картинно вздохнула и слезла со стола, подняла палочку и неспешно положила ее в чехол на поясе. Посмотрела на Люциуса. Безразлично. Устало. Почему-то не хотелось его сейчас видеть. Вообще не хотелось.
- Только вот с последней частью ты переборщил. Ну, понимаешь, для того, чтобы получить возможность вновь меня использовать, совсем не обязательно было показывать свое благородство и свою честность по отношению к семье. И толкать речь о вечной любви, тоже не надо было, - Белла поморщила носик и усмехнулась, - я люблю прямоту. Так бы и сказал. Лестрейндж, я хочу с тобой переспать. Ну, знаешь, за столько лет я еще не избавилась от этого странного клокотания в груди, так что, вряд ли смогла бы тебе отказать. В общем, ты классно играешь свою роль, но сегодня ты в пролете. Ты меня не возбуждаешь, Малфой, - Белла жестоко усмехнулась и стряхнула с мантии несуществующие пылинки, затем натянула на руки шелковые перчатки и неспешно направилась к двери. У порога обернулась и поднеся палец к губам, вдруг опомнилась.
- Не забудь передать привет Нарциссе и поцелуй за меня племянника. Я навещу их в среду на следующей неделе, - снова, что-то кольнуло в груди, но Беллатрикс лишь смерила Люциуса презрительным взглядом и, повернувшись к нему спиной, зашагала прочь. Слеза скатилась по бледной щеке только у самого выхода, кажется. Блэк приложила к щеке холодный шелк черной перчатки и заставила себя улыбнуться. Больше никаких слез леди Беллатрикс Лестрейндж. Уж слишком большая роскошь разрывать себе сердце ради одной бриллиантовой капли.

Отредактировано Bellatrix Black (2011-01-24 13:14:41)